“Как побежит узор тропинок млечных?Не ошибись, творец, судьбу верша, И выбери из глыб немых и вечных Блок мрамора, в котором есть душа.”Юлия Пикалова, “Пигмалион”. Никколо сидел в вечернем полумраке мастерской и рассматривал мраморный монолит. Никто не понимал камень лучше старого мастера. Он провёл рукой по плите и почувствовал холодок между лопаток. В глубине проходила трещина, невидимая глазу, но не укрывшаяся от сердца скульптора. Мрамор не годился для работы. Но ощущение, перешедшее в дрожь, было вызвано другим обстоятельством. Мастер услышал разговор двух половинок камня. Одна ласково отговаривала вторую от чего-то, тем сильнее распаляя желание. Это желание выражалось мелодией, упрямой, несогласной, местами задумчивой и уводящей в иные дали. Словно капризный ребёнок спорил со старшим. Логика первого была понятна Никколо – он сам воспитывал чудесного сорванца, желая ему одновременно и счастья, и покоя. Будучи мудрым человеком, осознавая, что для натур творческих два этих понятия несовместимы. Диалог в камне очаровал скульптора, и тот вышел из мастерской, предчувствуя нечто важное, чего пока не мог выразить словами. Ночь расставила всё по своим местам. Утром скульптор позвал сына:- Джованни, поезжай в каменоломню, да привези молот потяжелее и кирку покрепче. Сын отправился в путь, подивившись странной просьбе. Но, не привыкший спорить, вернулся за полдень с необходимым инструментом. Проследовав за отцом в мастерскую, он спросил:- Что мы будем ваять?- Ничего. У нас другая работа.- Что за работа, отец?- Самая важная. Хоть о ней никто и не узнает. Приставив клинышек к месту, где трещина проходила наиболее близко к поверхности, Никколо нанёс удар молотком по рукоятке. Словно под воздействием силы, раздирающей монолит изнутри, на поверхности проявилась трещина и пролегла по диагонали плиты. Отец с сыном работали клинышками по её контуру, срезая под углом кусочки породы. Они расширяли трещину скупыми и точными движениями, пока верхняя половина с глухим стуком не рухнула на земляной пол. – А теперь? – Раскалывай его клиньями на более мелкие куски. Затем выбери один и коли на ещё более мелкие. Когда мелких острых срезов от каждой плиты накопилось достаточно, старый и юный Пизано взялись за молот и кирку. С упорствов рабов в каменоломне, они дробили дорогой камень в щебень, положив куски в мешок, чтобы крошки не разлетались. На следующий день Джованни свёз мраморный щебень на мельницу, где тяжеленные жернова размололи его в муку. Когда тот вернулся, отец отправил его к рыбакам, наказав развеять пыль над морем. Сам же отправился в поля и рассыпал свой мешок там. Вечером, сидя на террасе, Джованни обратился к своему отцу и учителю.- Ты расскажешь мне, чем именно мы занимались все эти дни?Никколо усмехнулся. – Расскажу. Но больше мы не станем возращаться к этому разговору. И забудем об этих днях.- Почему? Это великая тайна?- Отнюдь. Просто никто не поверит в то, что я тебе расскажу. По крайней мере, в наше время. Глаза старого мастера отражали огонь, горевшей на столе лампадки, и Джованни отметил, что их цвет напоминает каррарские скалы на закате. Никколо продолжал:- Несколько сотен лет пройдёт до того времени, как дорадо, выловленный генуэзскими рыбаками, попадет на стол одной дамы, носящей под сердцем дитя. Малыш будет резв и любопытен, а однажды возьмёт в руки инструмент, наподобие фиделя. Его музыкальный гений станет известен по всему свету, и не только современники, но и потомки будут славить его имя. Более века пройдёт, пока появятся и перегниют одуванчики, на полях, где я рассеял свой мрамор. На этой почве вырастут плодовые деревья, семена которых унесут на север перелётные птицы. Там они прорастут и снова удобрят почву. А хлеб, на ней взошедший, попадёт другой даме, которая также произведёт на свет чадо. Это будет бесстрашный малыш, и не менее храбрый взрослый. Он объедет полмира и однажды услышит мелодию, сочинённую его тёзкой, несшим в себе частичку той мраморной плиты, которую мы сейчас разбили. И он вспомнит их разговор в камне. Затем напишет стихи, великие и всеми любимые. А тайным адресатом станет тот генуэзский малыш. Джованни серьёзно смотрел на отца. Старый скульптор рассмеялся. – Ты поймёшь меня, мальчик, ведь в тебе тоже есть дар слышать камни. Но он проснётся лишь тогда, когда ты коснёшься “своей” породы.- Это то, что произошло с тобой? А ты знаешь имена своих собратьев? – вопросы готовы были сыпаться один за другим, но Никколо прервал сына.- Знаю. Собственное, не родовое. Они – мои тёзки, ведь мы одной породы. Но довольно об этом.- Только скажи мне, как возможно, что вы все разбросаны в веках, а старшие приходят вслед за младшими?Никколо снова рассмеялся.- Это только кажется странным. Парадоксы возникают, когда мы говорим о частном, пытаясь выразить общее. Например, когда люди говорят о времени, а камни – о музыке и стихах. Если захочешь вернуться к этому – используй язык зодчества. Пока это – единственный путь позволить камню говорить.