Иногда мне хотелось поговорить. Это – не спонтанное желание, – оно возникало из сострадания. Приходило как ощущение, что кому-либо из моих подопечных было необходимо высказаться. Или получить совет, самостоятельно попросить о котором никто бы из них не решился. Я знал, насколько мой важный вид не располагает к откровениям, и использовал алгоритм, позволяющий развязать собеседнику язык. Ничего нового. Старый добрый коньяк. Именно так. И чем старше – тем добрее. Початую бутылку легко было найти в предметном шкафу, почти в каждом отделе. Дождавшись вечера, я вошёл в зал, где сидел Эрвин, уставившись в стену. Со стороны могло показаться, что он находится на пороге научного открытия, но я понимал, что он пребывает на грани нервного срыва. Сев в соседнее кресло, я кашлянул, но физик не обратил на меня внимания. В медитативном своём состоянии он что-то бормотал, а я лишь мог разобрать знакомые фамилии. Эйнштейн, Подольский, Розен… Следовательно, мой учёный пытался разрешить какую-то проблему квантовой механики. Это расстраивало – подобная область была вне сферы моей компетенции. Я мог говорить о рыбалке, женщинах, бренности нашего мира. В принципе, квантовая механика относилась к последней теме, однако требовала конкретики, я же вещал всегда размыто. Бормотание Эрвина переходило в экзальтированный бред, а глаза начинали медленно вращаться в своих орбитах. Я понял, что моё вмешательство не терпит отлагательств:- Коньячку? Эрвин с обалдевшим видом уставился на меня. Конечно, он не ожидал подобного предложения.- Что, простите?- Выпьем? Мне кажется, нам не помешает пропустить по маленькой.- Да, пожалуй, – предсказуемо согласился он и, достав бутылку, предупредительно разлил напиток в лабораторную посуду. В своё время я работал с микробиологами. Видя, какие культуры они выращивают в своих чашках Петри, я презирал эти ёмкости. Поэтому настоял, чтобы мне было налито в мензурку. Может, пить не так удобно, зато никаких ассоциаций не вызывает…- Prost! – произнёс учёный, а я про себя подумал, что просто не будет. У физиков душевная организация тоньше, чем у музыкантов. Хотя при работе с последними необходимо преодолевать участки растёкшегося лавой самомнения. Я предложил выпить по второй и завёл разговор о рыбалке. После третьей мензурки Эрвин сам перевёл тему на женщин. Тогда я понял, что работу свою выполнил. Неконтролируемая атомная реакция в мозге учёного вернулась в штатный режим. Я уже думал остановиться, но мой подопечный вошёл в раж. Когда последние капли коньяка успешно вписались наш обмен веществ, мы спели несколько популярных песен и перешли к декламации похабных куплетов.- Бурлеск и травести – вот истинно народные средства создания комического! Помимо прочих достоинств, эти приёмы обладают исключительной наглядностью! – вещал я и понял, что пришло время ретироваться. Меня несло явно не в ту степь, а миссия была уже завершена. Извинившись, что покидаю своего визави, я хотел было чинно раскланяться, но он фамильярно потрепал меня по затылку, и зачем-то пообещал непременно писать. Затем, схватив блокнот, действительно начал спешно выводить что-то нестройным размашистым почерком. Я успел прочесть лишь начальные фразы:” Можно построить и случаи, в которых довольно бурлеска. Некий кот заперт в стальной камере вместе со следующей адской машиной…”. Я почувствовал, как ужас сковывает меня ледяными клещами. Но вдруг дверь распахнулась и в проёме показалась лаборантка:- Господин Шрёдингер, вам пора домой! Профессор просил, чтобы вы не засиживались допоздна! – нараспев проговорила она, а затем, увидев меня, перешла на фальцет, – Опять этот неугомонный котяра в лаборатории! Отдать его биологам, что ли, для вивисекции?!