В горах крутых холодного Непала
Одна, ещё нестарая вдова,
Молилась, нет, скорее причитала:
“Доколе, Боже, буду я одна?
Мой добрый муж меня оставил рано,
Совсем людей не вижу я теперь
И некому мне заколоть барана,
И некому согреть мою постель.
Не испытать мне радость материнства,
Дом не наполнит звонкий детский смех,
Что остаётся мне? Самоубийство?
Я смерти не боюсь, страшит лишь грех.”
Она всё чаще на судьбу роптала,
Решимости огонь её крепчал…
Но вот, вдова однажды услыхала,
Как в двери тихо кто-то постучал.
Открыв она увидела монаха.
Тот был немолод, но собой хорош.
Спокойно, без смущения и страха
Просился на ночлег. Сказала:
“Чтож,Пустить тебя я буду даже рада,
Но мал мой дом. Ну а в хлеву баран.
Его на зиму заколоть мне надо,
Тогда пущу тебя на сеновал.”
“Прости, я не могу вершить убийство,
Обет мной дан не пачкаться в крови,
Мне этот грех вовеки не простится.”
“Тогда со мною ложе раздели.”
Она была стройна, ещё красива.
Не покраснев и глаз не отводя,
Глядела кротко и слегка игриво…
“И этого мне совершать нельзя!”
“Ну хорошо, святоша непорочный,
Тогда умойся и садись за стол.
Но отказать ты мне не сможешь точно
В глотке вина, чтоб скрасить разговор!”
“Вино нам пить запрещено обычно,
Но этот грех смогу я отмолить.
К тому ж, три раза кряду наш обычай
Хозяину перечить не велит.”
“Глоток, другой – им счёт уже потерян,
Сперва весёлой сделалась вдова…
В движениях монах остался верен,
Хоть бритая кружилась голова.
Как в мороке, не осознав, что пьян он,
Не разобрав во сне иль наяву,
Под утро свежевал монах барана,
А на рассвете он познал вдову.
Когда сморило сном нагих два тела,
Колючий за окном закапал дождь.
И только небо свысока глядело,
Смеясь или печалясь – не поймешь…